Станислав +2*
Антология

Зміст
Содержание

ПРЕДИСЛОВИЕ

С чего начиналась история проекта "Станислав+2*"?

С чего начинается всякая история?

Как правило, с необходимой и неизбежной встречи, тщательно маскирующейся под случайную и необязательную. С бытийственной складки, кокетливо вьющейся между быстро остывающими знаками и словами. В данном контексте – с ненавязчивого тусовочного маньеризма, украшенного фуршетными бутербродами, недопитым бутылочным пивом и видом на Арбат из окон Украинского культурного центра.

Так в мае 1999 года посреди конвейерной коммуникативности российско-украинского поэтического фестиваля "Южный акцент" наметились контуры проекта антологии Андрея Пустогарова, представляющей российскому читателю выборку новейшей украинской поэзии. Выборку из весьма свежего мира, возникшего преимущественно уже после Беловежского темпорального, векторного (и системного, как теперь окончательно определяется) рубежа.

"Акцентированные" майские дни остались в памяти участников веселым и беспорядочным караваном приглядок и узнаваний, презентативных и командных маневров, становлением личных симпатий и оценочных конвенций. Благодаря организаторской настойчивости и феноменальной незлобивости кураторов фестиваля Игоря Сида и Анны Бражкиной, вынесших все неудобства общения с толпой гениев, формат московской тусовки получился некулуарным и неноменклатурным, с представительным участием действующих персон актуальных литературных дискурсов. Пригов и Андрухович, Рубинштейн и Издрык, Гандлевский и Жадан, Клех и Лучук... Список можно продолжить.

Оказалось, что за десять прошедших самостийных лет возросла и окрепла наша "непохожесть".

Непохожесть иногда порождает враждебность и отчуждение.

Но чаще – интерес и стремление понять.

Помещенная в книге подборка стихов и переводов, представляется мне проектной материализацией этого стремления. При всей ожидаемости сонма несогласных с данной версией актуальной украинской поэзии, основанной на вкусовой интуиции составителя (преимущественно весьма избирательной и верной) плюс его же grand caprice, думается, найдется немного читателей и критиков, способных поставить под сомнение зачинательную актуальность предлагаемой книги. У тех любителей украинского слова, которые постоянно следят за литературным процессом между Бугом и Доном, вряд ли также вызовет удивление преобладание на страницах антологии поэтов, живущих в Станиславе (Ивано-Франковске), хотя сам Андрей Пустогаров, как сказано было автору этих строк, отнюдь не ставил своей задачей провозгласить галицийский областной центр поэтической (тем более, литературной) столицей современной Украины. Впрочем, за него это не без успеха делают другие.

Подобный литературно-географический "перекос" объясняется определенными реалиями актуальной украинской литературы, возникшими в 90-е годы. Для их понимания российским любителям литературы, привыкшим за последние десятилетия к абсолютному доминированию Москвы во всех аспектах культурной географии СССР и новой России, следует вспомнить транзитную ситуацию двадцатых, когда советская провинция, еще не обескровленная византийским моноцентризмом вождей, способна была противопоставить столичному литературному количеству свое несуетное качество. Похожая ситуация возникла в Украине, когда в начале 90-х провинциальный, русскоязычный и межеумочный Киев только-только начинал нащупывать атрибуты своей столичности. Тогда на руинах упорядоченного до барачно-лагерной простоты культурного пространства начались активные (до лихорадочности и самозванства) поиски новой тождественности. Выстраивая новые, подчас весьма эфемерные и недолговечные иерархии литпроцесса, тусовки и салоны постсоветской Украины возводили в градус достоинства маргинальность и провинциализм, примеряли на себя постмодернистские одежды и доктрины "нового укоренения". Большинство культурных и контркультурных манифестов той сумбурной, самиздатовской и уже несколько легендарной эпохи забыты даже коллекционерами литературной экзотики. Из претензий периода становления выжили и дали побеги, пожалуй, только две производящие литературу фишки: Житомирская школа прозы и Станиславский феномен. И если первая из них быстро срослась со столичными (укомплектованными еще "до того" крестьянско-партийными бойцами литфронта) командами, образовав Киевско-житомирскую или "полесскую" литературную школу, то Станиславский метасалон утвердился в качестве альтернативы официозу. Ситуация, в общем и целом, ожидаемая. Согласно Г.-Г. Гадамеру: "Задача должна быть принципиально иной – чтобы в пределах цивилизации, которая все более нивелирует отличия, развивать отделенную жизнь регионов, человеческих групп, их стилей жизни. Обеспочвевание, угрожающее индустриальному миру, становится причиной поиска отечества".

В Станиславе, на стыке городской цивилизации поставстрийской Центральной Европы и степной хуторской Украины, образовалась макрокультурная "складка", способная, как представляется, стать таким полувиртуальным отечеством. Помимо эстетических претензий и персональных миров, ее наполняют знаком и смыслом тени избытых судеб цыганской вольницы и отколов оккультных лож, Захер-Мазоха и хасидских дворов, Бруно Шульца и языческих карпатских капищ. Литература вновь выступила зеркалом, в котором эти тени обрели следы присутствия и направление к жизни. "Вспоминай, что и там, и тут росли деревья", – останавливает бег времени Ярослав Довган. Кроме всего прочего, Станиславский феномен сопряжен с памятью и напряжен ею. как сквозной поиск руин. На Прикарпатье руины иногда приходится домысливать – храмы и городища строились тут преимущественно из дерева...

Литературное измерение антологии дополнено изобразительным вектором. В январе 2000 года, в Москве, в рамках проекта "Станислав+2*" с успехом прошла выставка известных ивано-франковских художников Владимира Чернявского и Владимира Гуменного (творческое объединение галереи "Ознака"). Некоторые из работ мэтров (выпускник Петербургской Академии искусств, Чернявский в 2000 г. стал членом-корреспондентом Римской академии современного искусства Гуменный-действительный член Филадельфийского графического клуба, лауреат и дипломант десятков международных выставок, один из ведущих графиков Украины) помещены на вклейках этой книги. Их творчество давно и органично вплетено в плотную (пространство Га-личины уютно и малоформатно, как старое австрийское кафе с напольными часами и манекенами в витрине) метафизическую ткань города, где из окон автостанции, помещенной некогда между костелом и моргом, "глазеют прозекторы, иезуиты" (Юрий Андрухович).

Андрухович – если судить, кроме всего прочего, по количеству текстов – главный представляемый в этой книге. Дебютировавший в 1985 году поэтическим сборником "Небо и площади", он вскоре стал харизматической фигурой культурного бунта носителей нового типа художественного высказывания против патриархально-совковой литературы. Его повесть "Рекреации" (1990), переведенная впоследствии на семь языков (в том числе английский, русский и немецкий), стала манифестом целого поколения, открыла новую эпоху украинской словесности. Представленные здесь стихотворения принадлежат различным периодам творчества сорокалетнего "живого классика", первым среди украинских писателей новой волны достигшего европейской известности. Нынешняя ипостась его письма – эссеистика – уже находит своих ценителей и переводчиков в России (в частности, посетителей сайта liter.net). Проза Юрия Андруховича печаталась в журнале "Дружба народов".

Ярослава Довгана критика относит к продолжателям традиций украинского медитативного поэтического письма с характерным непосредственным восприятием потока бытия, достижением вневременных, магических акупунктурных точек языкового поля. Эта, пока малоисследованная (впрочем, и малонаселенная), отрасль украинской поэзии представляется одним из интереснейших феноменов современной европейской литературы. Переводы стихов Довгана, появившиеся в шведском литературном журнале "Ariel", лишнее тому подтверждение.

Галина Петросаняк – как и Довган с Андруховичем – обитатель Станислава. Ее появление на поэтических ристалищах Украины в середине 90-ых было замечено, несмотря на приверженность поэтессы эстетике "тихого голоса". Поэзия Галины сонаправлена тому вектор) художественного письма, который отрицает неприглядную действительность не трибунно-инвективно, с неизбежными (и невкусными) провалами в публицистичность, но со всепрощающим стоическим оптимизмом катакомбных гностиков. Последнее не мешает Петросаняк наносить на текстовое полотно, помимо лессировок самоиронии, изрядный флер светской изысканности. Читатели российского феминистического альманаха "Преображение" уже смогли ознакомиться с отдельными стихами Галины в переводах Игоря Сида.

Юрий Издрык известен в Украине и Польше преимущественно романами "Воццек" (1996) и "Двойной Леон" (2000), ставшими культовыми среди молодежи и продвинутой читающей публики. Полагающий свое поэтическое творчество маргинальным относительно прозы и потому предельно необязательным, Издрык, тем не менее, производит вкусные рифмованные артефакты, иногда пародирующие свежие штампы быстро бронзовеющих в mainstream коллег по литературному цеху. По мнению специалистов, творчество Издрыка имеет также известное терапевтическое значение. Фаны Издрыка во время сценического декламирования его стихов впадают в тихий транс и на долгое время перестают быть опасными для окружающих.

Нестаниславская часть антологии (собственно "+2") представлена очень разными поэтами. Харьковчанин Сергей Жадан, признанный и почти канонизированный тридцатилетний лидер поэтического поколения "девятидесятников" (которого некий московский критик почему-то назвал "окопавшимся панком"), и один из патриархов "пост-шестидесятничества" Мыкола Холодный, уроженец и житель Черниговщины. Они неслучайны в антологии Андрея Пустогарова – в их стихах живет тот веселый, избыточный и стремный дух барокко, который – поверх барьеров предрассудков и акцентов – делает Украину соборной и ментально целостной, узнаваемой и в ритмике галичанки Петросаняк, и в центонных приколах харьковского постмодерниста.

Возможно, ради узнавания целостности и создана эта книга.

Владимир Ешкилев