Алексей Парщиков

Я жил на поле Полтавской битвы

(фрагмент поэмы)

2.4. ИВАН МАЗЕПА И МАРФА КОЧУБЕЙ

В доме снеди росли, и готовился пир, так распорядился

Мазепа,

третий день во дворце блюда стояли, и уже менялся

их запах,

мычали коты от обжорства и неподвижно пересекали залы;

дичая,

псы задыхались от пищи, под лавками каменели,

треща хрящами,

рыбы лежали – пока их усыпляли, они подметали хвостами

двор,

зеркала намокали в пару говяжьих развалов, остывал

узвар,

тысячи щековин соленых, моченые губы, галушки из рыбных

филе,

луфари и умбрины в грибной икре черствели в дворцовой

мгле;

полк мухобоев караулил еду, и гетман ступал в шароварах,

как языки,

кривые турецкие вина носили бессонницей трезвые

казаки;

столь долгоносые мыши, что, казалось, наполовину залезли в кульки,

алели

бесстрашно на солнце закатном, и, если от них вести

паралели,

мы наткнемся на красные перцы в бутылях – так же спокойны

они,

и еще: словно жгучие перцы в стремительной водке, мутились

свечные огни,

и бурели привезенные из Афона лимоны; были настежь

открыты

окна, затянутые холстами, и пышные всюду завиты

рулеты,

и рулетики с хреном, обернутые салатным листом, и посуды –

нет им цены!

Мазепа ей говорит, я не ищу себе места тебе,

уходи!

Кресница кровь стирает с лица, платье разорвано сзади

и на груди,

лопатки ее сближаются так, что мог бы Мазепа их вишенкой

соединить,–

несмь доволен Владыко Господи, да внидеши... – но тотчас теряет

нить, –

несмь доволен Владыко Господи, да внидеши под кров души

моея,

всякий кусок золота в невесомости принимает форму тела

ея.

Ввел он крестницу в спальню, где распахнув окна распахнуты и пахнет

травой,

пол качнулся под ней, и от испуга вцепилась она в рукоятку

над головой

и взлетела.

Пыль оседает пока, мы разберем гордый закон

механизма:

гостил у Мазепы однажды инженер из Вероны, пионер

терроризма,

с фиолетовыми волосами, что-то от барбариса под слабым дождем;

Мазепе

в доме мечталось давно оборудовать мышеловку для знати;

трепет

объял инженера, он создал устройство и ускакал возводить карусели

в Варшаве.

На потолке были два блока из дуба укреплены и свободно

вращались,

специальный канат был пропущен по блокам,

и с одной стороны

к нему привязали бобовой формы местные валуны, а с другой

стороны

цилиндр, в котором был вырезан паз для упора, дабы не давать

грузу

увести через блоки канат, но если тянуть его на себя,

сразу

упор вылетал из гнезда, и хитрый канат вверх забирал

машинально,

так и Марфа, дернув за рукоятку, была поднята

над спальней,

этого мало: место, где стояла она на полу, обратилось

в колодец.

Так задумал Мазепа.

Так исполнил веронец.

Что сказать о колодце, когда он ни звука не возвращал и топил

перспективу?

Легче влезть на стеклянную гору или разговорить полтавскую

деву

в угольно-синем белье под оранжевой газовой блузой,

оборона во взгляде.

Столько старшин и полковников Хортицы себя показали

на итальянском снаряде!

Сколько бледнели они – лишь бахрома кумачовых рубцов на лице

набрякала,

канули воеводы, и рукоятка, качаясь, их души вокруг

растолкала.

К той рукоятке мясо цепляли, кусища ну прямо с пирушки

пещерной, –

взбейтесь, собачки, и затвердите от страха, торча,

как прищепки!

Марфа летала туда и сюда, каблуки наставляя на гетмана,

амплитуда свежела,

вот ее вынесло кверху, и воздух она обняла, отпустила

и села

гетману прямо на плечи, и он покачнулся, и левой рукой

прикоснулся к эфесу,

и ощутил щеками укол шелка чулок, побудивший в нем силу,

поперечную весу,

силу, берущую в битву полезную Дарвина и морскую звезду, –

всех! – помимо

той черепахи – см. предыдущую главку, – что с Карлом

сравнима.

В мышцах любовников смешаная крепость лопастей

и небес,

и когда возвратились они, увидали: в тысячах

поз

козаки сопели, в испарине разбросанные, словно отрезы

сизого шелка,

ножки собачек скобкой согнулись, а спинки утрамбовались,

и выросли шейки,

ибо – эволюционировали: с нижних лавок взяли запасы и захотели

с верхних;

торты нетронутые лежали, но башни их повреждены – все в луковых

перьях,

а рыбьи скелеты – мел, а головы их – фольга, а в мисках

из-под салата –

уши кабаньи – 6 штук, у него бывает и больше, когда

отряхивается от болота;

у лучших котов концы хвостов раздвоились и умели

отщипывать пищу,

мерцали осколки тарелок – были съедены тыщи и не съедены

тыщи;

иглицы-птицы, зобы раздувая, клевали столы и пушистые сдобы

крошили,

грудились кости обглоданные и дрожали кустиками

сухожилий,

были колбасные палки проедены вдоль для забавы, но как –

непонятно;

всюду играл холодок, и ловили друга по залам, как львы,

бурые пятна;

дух вычитанья витал, и торчали ножи, распрямляясь в святой

простоте,

по одиночеству с ними сравнимы законы природы, ярящиеся

в пустоте.

Солнце стояло в зените, и ночь во дворце, несмотря на раскрытые

ставни,

может, к дверным и оконным проемам были привалены камни,

я допускаю...

ГЛАВА ТРЕТЬЯ, ЦАРЬ НАГРАЖДАЕТ

В сознании полтавчан битва не теряет актуальности и в наше время. Эпизоды сражения живо обсуждаются в транспорте, в очередях, на парковых скамеечках. В ностальгических стихах современных баталистов есть стремление повернуть историю вспять, чтобы снова увидеть победителя и побежденных, ощутить возможность и смысл героизма. Приложу сердечные и несколько неуклюжие строки, появившиеся в газете “Ворскла” от 1 мая июля 1984 года:

А с пьедестала смотрит величаво

сам Петр, как будто-бы живой,

и вспоминает дни военной славы

и памятный Полтавский бой...

Нас не одна эпоха разделяет,

а двести семьдесят пять лет.

Здесь пред тобой лежит земля родная,

здесь поле славы и побед.

Царь сердца осязал конкретно, как доктор Амосов.

Царь наградил небо землею и наоборот.

Царь утвердил циркуль в груди генерала и очертил полмира.

А тебе – ворону на грудь, ты не подвел.

Как царица Химия, царь стоял перед ними.

Трубили ангелы в костяные горны.

Царь над героем склонился.

Голову развосьмерил в надраенных пуговицах его.

На фрейлинах – юбки густые со льдом.

Пряные кавалеры поодаль.

Царь стряхивал с лица невидимые морзянки – лицом.

Казалось, не было у царя рук.

Уже в размере его стопы содержится часть пути.

Царь награждает.

Медали теплели на груди офицеров.

Время образования.

Фрейлины вполоборота.

Бывает, у большей рыбы меньшая торчит изо рта .

У царя голова была мала.

Тело ело царя.

Поскольку материя неуничтожима, главное в ней – выносливость.

Не с людьми сражайтесь, а со смертью.

А из бессмертия какую свободу ты вынес?

Если сражаешься ради резону, резоннее сдаться.

1461 пушечный выстрел за пять часов боя, а?

Нева в папоротниках весельных лодок.

А паруса – скорлупы выпитых яиц.

Царь награждает.

Отвага – подобием человека.

Терпение – подобием отваги.

Землю – тенью своей.

Царь – награждает.

Перспективу за то, что удар уточняла, даль сведя воедино.

Камни – геном времен от камней происходит время.

Царь свинец награждает – вниманием: записывает: свинец.

Смерть! Шведами тебя награждает царь!

Любовников боя – ложем з гипсовыми пружинами, пусть лежат

неподвижны!

Царь сел перед армиями, и стал книгу листать и долго листал.

Где брат мой, Карл?

Как борода на спиннинге – на шляху перепуталась божевольных

толпа.

Здесь ли царь брата искал?

Где брат мой, Карл?

Царь награждает?

Полное ночное в переливах лазутчиков – звездой из 1000 жерл.

Где брат твой, Карл?

Трех лошадей под фельдмаршалом раненных, обвенчал святотатец.

Где, Карл, твой братец?

"Побеждающий да не потерпит вреда от смерти второй“.

В топких венках гроба офицеров.

Царь награждает.

Историков – чем попало.

А пленных – обедом.

Военспецам немецким в спецовках царь за ЦУ выдал русские деньги.

Мальчишки казнили маршалов шведов.

Зеркало подносили к его очкам.

Маршала шведов били палками.

Маршалов пальцы белели.

Награждаются:

Меньшиков А.Д.

Я.В.Брюс,

Шереметьев Б.П.,

М.М.Голицын,

Репнин А.И.,

И.И.Скоропадский и др., не вошедшие в кадр.

Где брат мой, Карл?

Ему – "камень и на камне написано новое имя, которого никто ...!“

Царь награждает.

Царь меня награждает.

Цифры, за то, что они легче времен и не тонут – павшими одушевил.

Крепости коменданта А.С. Келина двом наградил, влиты в метал.

Фары патрульной машины на повороте сдирают шкуру со льва.

Ветер в Полтаве и во всей Европе.

Сияют фонтаны.

Офицеры выходят из театра.

Бронзовый лев держал в зубах чугунное ядро.

Давно укатилось ядро, но лев не чувствует перемен.

Вид его ужасен.

Следствие не помнит причины.

Царь награждает.

Где брат твой, Карл?

Там, в степи,

шел твой дубль

на убыль.

Будь поле чисто, как воздух!

Железо, брысь!