Игорь Клех

Рождество в Третьем Риме, или Чудо о Снеге

Свора далматинцев гнала его через березовую рощу. Несколько поотстав, поблескивала доспехами группа легионеров. Но агент оказался проворнее своих преследователей. Его воздушный шар ушел у них прямо из-под ног, так что псы еще какое-то время прыгали в высоту, пытаясь уцепиться когтями за корзину и обрезок каната. Наверху было холодно. Ветром понесло его поначалу в сторону Кремля, – там его скоро заметили, и со стен наставили пики и стали пускать стрелы. Но ветер переменился. Шар несся теперь, теряя высоту, над студеной рекой. Пролетая над Каменным мостом, аэронавт еще успел заметить запутавшуюся веслами в сети, перегородившей реку, подводную лодку другого агента. Столпившиеся на мосту стрельцы в высоких меховых шапках глушили ее камнями и метали в нее алебарды и топоры, покуда не проломали ее дощатый борт, и оттуда вышел первый огромный пузырь. Корзина шара уже черпала воду по другую сторону моста, когда налетевший с Яузы сквозняк неожиданно поднял летательный аппарат “свечой” вверх, – но лишь затем, чтобы, показав в последний раз аэронавту дивную покачивающуюся под ним панораму Кремля и выпуклой Красной площади, шваркнуть им со всего маху о стену высотки на стрелке двух рек. Стена вспыхнула в мгновение ока,– на дне корзины разбился сосуд с греческим огнем.

Еще один связной также оказался нейтрализован силой обстоятельств. Патрицианские белые одежды служили пропуском в метро. Миновав стражу и турникет на входе, он спустился на самодвижущемся эскалаторе к поездам. Системой хитроумных механизмов эскалатор был связан с соседним, по которому в обратном направлении бежали на месте закованные в цепи рабы. Пот сбегал по их обнаженным спинам. Воздух был сперт. Потрескивало пламя факелов, укрепленных на стене через равные промежутки. Подземная платформа освещалась огромными чашами с горящим маслом. Но колоссальные своды с лепниной, смыкавшиеся над ней где-то в вышине, едва угадывались. Двусторонняя мраморная колоннада терялась в потемках вдали, уводя к переходам на другие станции. Погонщики с бичами подгоняли к посадке очередные составы открытых вагонеток со скамьями, где привольно располагались патриции. Сбоку от рельсов вымощены были беговые дорожки для рабов, которые, держась за борта вагонеток, толкали их от станции к станции. Туннели освещались факелами только на поворотах. На одном из таких поворотов разогнавшаяся вагонетка сошла с рельсов, потянув за собой остальные. Патриции выбирались из туннеля в мерцающей темени, кляня богов и спотыкаясь о чьи-то тела. Движение на всей линии оказалось парализовано.

Резидент, не дождавшись подручных и связного, сам вышел из подъезда своего пятиэтажного дома позади Лубянки. На выбритой в шевелюре дорожке под картузом нанесены были им специальным составом, самовоспламеняющимся от соприкосновения с воздухом, слова заклятия. Улицы полны уже были народом, передвижение давалось с трудом, будто в водной среде. Как стемнело, вся эта людская “ходынка” пришла в движение и увлекла его за собой, унося в сторону от Красной площади – куда-то на бульварное кольцо.

Все дело было в том, что в этом году в России случился невиданный недород снега. Что делало границы ее уязвимыми для распоследнего из завоевателей, всегда страшившихся русских зим, а также отбирало всякие виды на будущий урожай. Спасти положение могла только “ходынка” – т.е., тройной обход по кругу в рождественскую ночь Главной Елки Страны, поднятой с первой звездой из люка на Красной площади. К ней и стремилась со всех сторон злосчастная агентура недругов и поджигателей, чтоб отнять у русских последний шанс. Пешком или конно, на ходулях или в паланкинах, по бульварному кольцу или Садовому, хоть по МКАД (потому что на собственно Красной площади из-за бестолкового столпотворения сделать это даже с утра уже было невозможно) все население столицы и приезжие паломники должны были описать три круга около колючего дерева русских морозов, моля снега с небес. На кремлевской стене собрались самые Важные Персоны. У подножия башен разведены были костры, и огромные овальные зеркала отбрасывали их свет на ель, взволнованное море голов, крыши домов и хмурое небо над ними. Многие лунатики вышли в ту ночь на крыши домов и, будучи окликнуты толпой, либо задеты зеркальным лучом, упали и разбились. В Кремле горело гальваническое электричество – уже после метро, Америки и обратной стороны Луны его изобрел Кулибин, – но на всех его пока что не хватало, потому что выращивали его все еще в лейденских банках. Напряжение на площади и в городе, погрузившемся в бесснежные зимние сумерки, росло. В полночь открылись ворота Кремля, и из них вышел Железный Дровосек. Толпа приветствовала его радостными криками, потому что сразу узнала в нем повзрослевшего веселого плутишку Буратино, обрядившегося в латы, сменившего колпачок на воронку и букварь на топор. Отложив страшный с виду топор и нащупав под ветвями ели торчащий из ствола ушастый ключик, Буратино-Дровосек обеими руками повернул его, как штурвал. И, о чудо! Ель трижды прокрутилась со скрипом вокруг собственной оси – так что вся Россия и весь мир, оставшись неподвижными, как бы трижды обернулись вокруг елки. Одно из зеркал, потеряв управление, полоснуло по небу световым зайчиком, и все московиты, столпившиеся на площади, окрестных улицах, бульварном кольце, и до самой МКАД, вдруг увидели гоняющихся по небу друг за дружкой ангелов с трепалками, исправно выколачивающих друг у друга из крыльев перья снега. Будто перина оказалась распорота над Москвой, и далее – до самых Камчатки и Азова. Повалил такой снег, что все поспешили вернуться в свои дома, потому что зима, наконец, смилостивилась и пришла в Россию. На враз замерзших стеклах, всех зеркалах, всех дисплеях и пэйджерах Кулибина начертанная невидимым пальцем светилась до рассвета надпись: “Христос рождается. Как поняли? Прием”.

Снега выпало в эту ночь так много, что им завалило все двери до половины. И три дня русские никуда не ходили – ни в магазин, ни в гости – сидели дома. И много в следующем году народилось новых русских.

Большой секрет

Та военная тайна, которую Мальчиш Кибальчиш так и не выдал врагу, и которую Мальчиш Плохиш знал для себя, состоит в том, что Москва представляет собой, по существу, гигантский тиснёный тульский пряник.

Теперь уже можно признаться, что звезды на башнях Кремля никакие не рубиновые, а карамельные, с начинкой из повидла, и затоптанная интуристами Красная площадь вымощена колотым сахаром, что между Южным и Северным речными вокзалами в гранитных берегах Москвы-реки плещется кисель, что все москвичи курят “Яву” не простую, а “Золотую”, и свои загородные дома возводят не из кирпичей, а из цукатов, кроют их лимонными мармеладными дольками и посыпают дачные дорожки какао. Не имеет больше смысла это отрицать.